Юродивый. Часть 2

Юрий КОБЯКОВ

Юлий КОБЯКОВ

Специально для «Совершенно секретно»

Виталий Юрченко, вернувшийся в «холод»

Ключевым моментом в истории Юродивого был вопрос о применении к нему специальных психотропных препаратов. Об этом он говорил в ходе своих двух пресс-конференций, а также других контактов с иностранными журналистами в Москве.

Живой граммофон

Советские медицинские эксперты, принимавшие участие в московской пресс-конференции, заявили, что обнаружили в организме Юрченко «остаточные явления», свидетельствующие о применении галлюциногенных средств (нейролептики и психомеметики). Это были все те же контролируемые КГБ эксперты, которые с готовностью ставили диагноз «вялотекущая шизофрения» и отправляли в психушки наиболее строптивых антисоветчиков. Никто не обмолвился, что лабораторные исследования, проведенные сразу же после возвращения Юрченко, признаков применения галлюциногенов не выявили.

Естественно, я подробно расспрашивал об этом самого «пострадавшего». На все вопросы, как эти препараты применялись, путем инъекций или орально, под видом каких-то лекарств, открыто или же тайно, например, подмешивались в пищу, Юрченко вразумительного ответа дать не мог. Также не мог он описать и свои ощущения до и после их применения, как он терял контроль над собой, приходил в чувство и т.п.

Мое «любопытство» раздражало Юрченко, и он пытался представить ситуацию в виде некоего «черного ящика». Каким-то образом что-то вводилось в его организм, затем в нем что-то происходило – что именно, он не помнит. У него только оставались смутные ощущения, что во время таких «сеансов» из него «качали» информацию.

Для тех, кто обеспокоен проблемой использования психотропных препаратов в целях контроля над сознанием и поведением человека, выскажу личное мнение.

Некоторые медикаментозные средства действительно могут расслабить человека, сделать его более разговорчивым. Однако их эффективность ограниченна. И никакими средствами нельзя превратить индивидуума в живой граммофон, заставить его против воли раскрывать конфиденциальную информацию.

В состоянии алкогольного или наркотического дурмана он может быть более разговорчив и податлив к внушению, но разведывательная ценность полученных таким способом сведений весьма сомнительна.

Медицине хорошо известно, что при использовании наркотических и психотропных препаратов, даже таких убойных, как ЛСД, у здорового человека – а Юрченко был практически здоров – остаются довольно четкие, иногда гипертрофированные, но чаще всего яркие воспоминания о своих ощущениях. Тут же – «все как в тумане»... Причем это говорит человек, который всегда очень чутко прислушивался к своему организму.

Кстати, в Москве срезали прядку его белокурых волос для анализа. Каждый знакомый с криминалистикой и даже просто любитель детективов знает, что в волосах человека «химия» сохраняется довольно долго. Недаром, когда проводят эксгумацию трупа по подозрению в отравлении, всегда берут на анализ волосы. У Юрченко волосы оказались чисты.

Другим весьма чувствительным для Юрченко вопросом стали сами обстоятельства его похищения в Риме.

Не приходя в сознание…

Проведенная после его исчезновения проверка позволила в мельчайших подробностях реконструировать все его действия 1 августа 1985 года, когда его видели в последний раз. Он вышел из посольской виллы Абамелек рано утром, в 30-градусную жару одетый в синий блейзер, с туристской сумкой через плечо. На мой вопрос, почему он взял с собой не летний пиджак, Юрченко после некоторого замешательства ответил: опасался, что без пиджака его могут не пустить в музей.

В моем родном Владивостоке, где когда-то служил и Юрченко, было такое время, когда офицеров не пускали в ресторан, если их дамы были без чулок. Иногда приходилось наспех в ближайшем промтоварном магазине покупать своей босоногой спутнице чулки-капрон. Видимо, с тех времен у Юрченко осталась такая щепетильность в одежде.

Встретившиеся ему на выезде с территории виллы сослуживцы предложили подвезти на машине. Он отказался, ответив, что хочет прогуляться и посетить музеи Ватикана, а потом вернется на виллу, так как ему нужно сделать кое-какую «постирушку». Больше его в Риме никто не видел.

После исчезновения Юрченко в комнате, где он жил на вилле, не обнаружили никаких следов его пребывания. Никаких вещей или сувениров. Не было даже носовых платков или носков, которые он собирался простирнуть. Кстати, он не забыл, что обещал привезти мне ватиканские монеты, и долго извинялся, что не смог. Видимо, эта часть памяти оказалась у него неповрежденной.

Мне он рассказал, что после экскурсии по музеям присел отдохнуть в тени колоннады собора Святого Петра, как вдруг почувствовал удар сзади и в лицо ему плеснули какой-то жидкостью. Он потерял сознание и пришел в себя уже в США.

Площадь Святого Петра в Риме, откуда Юродивый исчез AP

В это время дня на площади Святого Петра находятся сотни туристов, каждый второй с фотоаппаратом. Кроме того, там постоянно дежурят несколько десятков любителей и профессиональных фотографов-папарацци. Уж они-то никак не упустили бы случая запечатлеть потерявшего сознание мужика, которого выносят с площади. Во всяком случае, итальянская полиция, добросовестно помогавшая советскому посольству искать пропавшего дипломата (Юрченко был в этой командировке с диппаспортом), никаких происшествий такого рода не зафиксировала. Остается, конечно, еще одна возможность: приведенный в бессознательное состояние Юрченко своим ходом, не привлекая ничьего внимания, покинул площадь Святого Петра и, не приходя в сознание, отправился прямо в Соединенные Штаты Америки. Именно в этом он пытался убедить всех своих слушателей.

Когда спустя четыре года в 1989 году он встречался в Москве с американским журналистом Рональдом Кесслером, ему он уже поведал несколько видоизмененную версию событий: прежде чем пойти в музей, мол, присел отдохнуть в тени колонн, и тут его «вырубили». Юрченко даже упрекал своего главного опекуна из ЦРУ Колина Томпсона за то, что тот лишил его удовольствия познакомиться с сокровищами музеев Ватикана. Было «после» – стало «до».

Когда я пытался как-то уточнить то, что якобы произошло с Юрченко на площади Святого Петра, он нервничал и упрекал меня в непрофессионализме, говорил, что я просто не представляю себе, как работают американцы, на что они способны и т.п.

Вообще-то сама идея похищения полковника разведки ядерной сверхдержавы, находящегося за рубежом в официальной командировке с дипломатическим паспортом, представляется мне бредовой. Но даже если отвлечься от политического и оперативного контекста и рассмотреть чисто техническую сторону вопроса, то и в этом случае версия Юрченко не выдерживает критики.

Если бы американцы даже захотели его похитить, это можно было сделать гораздо тоньше. И уж никак не по знаменитой схеме, озвученной с трибуны съезда народных депутатов похмельным Ельциным: «Мешок на голову и с моста в речку». Думаю, любого, кто предложил бы организовать похищение на площади Святого Петра, в ЦРУ сочли бы сумасшедшим. Как, впрочем, и в КГБ посчитали бы безумцем человека, предложившего похитить американского разведчика на Красной площади.

Кстати, в истории разведки есть классические примеры, которые можно считать профессиональным стандартом: похищение советской разведкой в 1937 году в Париже председателя Русского общевоинского союза генерала Миллера и, в современный период, похищение израильской разведкой в том же Риме в 1986 году специалиста по ядерному оружию Вануну.

Когда Юрченко придумывал свою примитивную легенду, он, видимо, опасался, что слишком сложный сценарий может его подвести, и пошел по наипростейшему пути: центральная площадь города, присел отдохнуть, и тут его «вырубили». Вариант простенький, но с него вроде трудно сбиться, хотя он и тут спотыкался.

Клиент созрел

Мой опрос Юродивого в госпитале на Пехотной улице имел вполне логичное начало и столь же закономерное, хоть и неожиданное завершение.

По ходу наших «бесед» обстановка становилась все напряженнее. Юрченко раздражало мое желание получить ответы на самые элементарные вопросы вроде «как», «когда», «где» и «почему».

На четвертый день Юрченко не выдержал и заявил: «Все, я так больше не могу! Пусть меня допрашивают официально». В тот вечер, примчавшись в Ясенево, я с порога выложил эту информацию руководству Управления внешней контрразведки: «Клиент созрел, просится на допрос».

В последующие несколько дней я ждал какого-то решения. Но от одних руководителей слышал туманные намеки на то, что, может быть, работник Следственного управления «побеседует» с ним в одном из служебных зданий КГБ на площади Дзержинского. Другие были настроены бескомпромиссно: никаких бесед – только допрос и только в следственном изоляторе Лефортова.

В конце концов, как это часто бывало в нашей жизни, не произошло ни того, ни другого. Моя миссия была закончена. Об ориентировке для молодежи никто не вспоминал. Мне оставалось только сделать копии стенограмм бесед с Юрченко – оригиналы от Крючкова, я полагаю, ушли в дело оперативной разработки Юродивого – и приобщить их к одному из имевшихся у меня дел. На всякий случай, для истории.

Месяца через три после завершения опроса Юрченко я столкнулся у метро со следователем П., жившим, как оказалось, неподалеку от моего дома. Вспомнили нашу предыдущую встречу в Лефортове. Спросил следователя о судьбе уголовного дела. Он ответил, что оно прекращено.

Я как бы мимоходом заметил, что у меня были интересные беседы с нашим «общим другом», запись которых заняла три катушки магнитной пленки. Следователь П. дал понять, что знает об этих пленках и считает, что беседы шли в правильном направлении. На этом мы расстались.

Про себя я отметил, что записанный мною на пленку вопль Юродивого с требованием официального допроса все-таки дошел до Следственного управления и до руководства КГБ. Таким образом, я фактически довел нашего «героя» до двери кабинета следователя, и не моя вина, что руководство КГБ эту дверь ему не открыло.

После прекращения уголовного дела встал вопрос о дальнейшей судьбе Юрченко. Его назначили консультантом по вопросам безопасности в один научно-исследовательский институт.

По версии автора, одной из причин мягкого отношения руководства КГБ к «перемещениям» Юрченко была забота о безопасности одного из своих суперагентов в ЦРУ Роберта Ханссена. AP

Те немногие, кто, может быть, верил в похищение, могли расценивать это как заботу службы о человеке, который, по выражению Крючкова, «сначала влип в историю, а потом вошел в нее». Ну а те, кто в это не верил, могли считать, что Крючков таким способом спасает свое кресло. Кроме того, такое решение позволяло держать Юрченко в поле зрения нашей службы безопасности и в случае необходимости использовать его в активных мероприятиях по дискредитации американских спецслужб.

«Предателей ведь расстреливают?..»

Казалось бы, возвращение Юрченко в Москву должно было восприниматься как некая форма его раскаяния, но этого как раз и не наблюдалось. По крайней мере внешне. Вообще было трудно сказать, за что его в Ясеневе презирали больше – за бегство или за возвращение.

Между тем американцы постепенно разбирались с полученной от него секретной информацией и реализовывали ее.

Была установлена слежка за бывшим работником ЦРУ Эдвардом Ховардом, но ему удалось обмануть ФБР и выехать за пределы США. Был арестован и осужден бывший работник американского Агентства национальной безопасности Рональд Пелтон. Были и другие потери, одну из которых я ощутил особенно остро.

Как я уже упоминал, с приходом Юрченко в Первый отдел ПГУ ему было передано мобилизационное дело. Именно это дало ему возможность рассказывать американцам, что он отвечал за подготовку нашего отдела к работе в период войны, за подбор агентов, организацию с ними связи и т.п.

Оперативная обстановка в тот период характеризовалась разрядкой. Военных приготовлений со стороны наших вероятных противников не отмечалось, и «мобдело» велось не очень активно, имевшиеся там данные обновлялись редко. Но в нем все же были сведения на некоторых лиц, сотрудничавших с нами продолжительное время. Среди них был один очень дорогой мне человек, с которым я работал в различных странах на протяжении полутора десятков лет.

Вот за него у меня к Юродивому особый, личный счет.

С течением времени поступали все новые и новые сведения о конкретных обстоятельствах «ухода» Юродивого и его пребывания в США. Как раз в ноябре 1985 года, когда я вел свой опрос, в Центр поступили полученные от наших агентов в американских спецслужбах полный перечень выданных им секретных сведений, в том числе и копии собственноручно исполненных им рукописных материалов. Так что Юродивый был у руководства КГБ как на ладони, и эта «ладонь» в любой момент могла сжаться в кулак. Официальная же оценка этого ЧП оставалась прежней, и время от времени на этой основе проводились пропагандистские мероприятия по дискредитации ЦРУ. Эти проводившиеся с использованием Юрченко акции, в которых мне приходилось участвовать, не отличались особой остротой и не приносили большого профессионального удовлетворения.

После проведенной в Москве пресс-конференции, где он «рассказал все», главной задачей было донести до американцев информацию, что Юрченко не арестован и не расстрелян и, несмотря на подорванное здоровье, продолжает трудиться. С этой целью его пару раз демонстрировали западным журналистам в баре пресс-центра Министерства иностранных дел, где он бойко излагал свой коронный «аргумент»: «Предателей ведь расстреливают, а меня не расстреляли. Значит, я не предатель». Это была незамысловатая, как теперь говорят, «отмазка», но Юрченко ее постоянно использовал.

На самом деле расстрел ему не грозил. Я убежден, что если бы суд признал его виновным в измене Родине, то он наверняка не был бы приговорен к смертной казни. Суд, конечно, учел бы, что он добровольно возвратился в Советский Союз и раскаялся (никуда бы он не делся, пришлось бы рассказать все). Руководство КГБ позаботилось бы о том, чтобы сохранить ему жизнь как стимул для возвращения других перебежчиков. Думаю, что он мог бы получить максимум восемь-десять лет лишения свободы, но никак не «вышку».

Посидел бы несколько лет в компании с бывшим сотрудником ПГУ Южиным, которого он, будучи начальником отдела безопасности, разрабатывал по подозрению в измене Родине. С ним бы и вышел на свободу по ельцинскому помилованию в январе 1992 года.

Одним из мероприятий с участием Юрченко была встреча в 1989 году с американским писателем Рональдом Кесслером, автором нескольких вполне профессиональных книг о разведке и контрразведке.

Кесслер приехал в Москву после продолжительной переписки через советское посольство в Вашингтоне. Сначала она велась от имени Агентства печати «Новости», а потом в нее включили и самого Юрченко.

Когда я принес ему на подпись адресованное Кесслеру письмо, он был в явном замешательстве и стал рассуждать: да зачем это нужно, все равно они все исказят и т.п. Пришлось сказать ему, что это мероприятие санкционировано председателем КГБ. После долгих колебаний и нытья Юрченко взял ручку и, прикрыв нижнюю половину письма чистым листом бумаги, чтобы не оставлять на письме отпечатков пальцев, подписал его.

Видимо, он все время жил в постоянном страхе, что американцы предадут огласке какие-то материалы, например видеозаписи или интервью о его пребывании в США. И старался не раздражать их: пусть думают, что письмо написано хоть и от его имени, но без его участия.

Эдварду Ховарду удалось бежать в Москву AP

Ведь тут он всем говорил, что был пленником. А они могут рассказать, как он жил на вилле; как его учили играть в гольф, возили на встречу с дамой сердца, предлагали проституток, устраивали экскурсии по живописным местам Америки; он сам выбирал себе мебель, посещал карнавал Хэллоуин, универсальные магазины, любимый французский ресторан. Ему выдали удостоверение специального агента правительства США, уполномоченного проводить конфиденциальные расследования. Уж не для того ли, чтобы он с помощью этого удостоверения ставил на место бесцеремонных охранников, на грубость которых он постоянно сетовал в Москве?

Встреча с Кесслером, особенно с учетом критического настроя последнего в отношении ЦРУ, давала Юрченко превосходную возможность рассказать американской общественности, законодателям и руководству страны, которому подчиняются спецслужбы, как его похитило и что с ним делало ЦРУ.

И что же он рассказал Кесслеру? Что на воротах виллы, где он жил, были охранные устройства, срабатывавшие на собаку, что в соседнем дворе жила девочка, а в пруду плавали утки. Американец услышал смешные байки о том, как ФБР помогало заблудившемуся в магазине советскому дипломату, вызывало врача к заболевшему человеку и т.п. Этакий беспамятный чудак: «Поскользнулся, упал, очнулся – гипс».

В ходе встречи с Кесслером Юрченко, без какого-либо запрета со стороны руководства, категорически отказывался признать, что работает в КГБ, и твердил, что является работником службы безопасности Министерства иностранных дел. При прослушивании записи этой беседы мне казалось, еще немного, и он скажет, что вообще не знает, что такое КГБ.

Однако подобные трюки не могли сбить Кесслера с толку. Он прямо спросил Юрченко о выданных им Ховарде и Пелтоне. Юрченко не нашел ничего лучше, как ответить, что если бы он действительно выдал американцам советскую агентуру, то они должны были бы наградить его, даже дать ему золотую медаль. Но ведь на пресс-конференции в Москве он сам признал, что американцы предложили ему свободный от налогов один миллион долларов и пенсию американского полковника в размере 62,5 тысячи долларов в год. Попросил бы медаль, дали бы медаль.

Однако, судя по книге Кесслера «Побег из ЦРУ», встреча с Юрченко нисколько не поколебала его уверенности, что тот добровольно бежал в США и так же добровольно вернулся в Москву. Он лишь убедился, что Юрченко жив и находится на свободе.

Главные противники

Весной 1992 года мне довелось познакомиться с одним из тех, кто работал с Юрченко как с перебежчиком в Вашингтоне. Это был специальный агент ФБР Роберт Уэйд, приехавший в Москву в составе делегации ЦРУ и ФБР. Официальным предлогом для визита был обмен опытом правового обеспечения деятельности спецслужб с российскими коллегами из разведки и контрразведки. На самом деле это были некие смотрины, которые американцы устроили новым российским спецслужбам: Федеральной службе контрразведки (ныне Федеральная служба безопасности) и Службе внешней разведки.

Оказалось, мы с Уэйдом были почти знакомы: в одно и то же время работали в Нью-Йорке – я в нью-йоркской резидентуре КГБ, а он в нью-йоркском офисе ФБР. Наши рабочие столы располагались буквально в трехстах метрах один от другого, мой на 67-й улице, а его на 69-й. Было это два десятка лет назад. Роберт поинтересовался, по какой линии я работал. Ответил ему, как это было в действительности, – сначала внешней контрразведки, а потом политической разведки. Он, в свою очередь, сказал, что в Нью-Йорке разрабатывал нашу нелегальную линию.

Когда беседа коснулась Юрченко, я заметил, что мне пришлось организовывать здесь его встречу с Кесслером. Уэйд со смехом заметил, что готовил Кесслера к поездке в Москву.

Немного раньше, летом 1991 года, я познакомился с Милтоном Бирденом, одним из тех, кто отвечал за работу с Юрченко от ЦРУ. В 1985 году он занимал пост заместителя руководителя советского отдела ЦРУ, а в 1991 году приехал в Москву уже в качестве руководителя этого отдела для налаживания контактов с КГБ по части борьбы с наркоторговлей.

С коллегами из ЦРУ я встретился в приемной заместителя председателя КГБ и начальника Второго главного управления генерала Г.Ф. Титова. Титов был чем-то занят, и нам пришлось подождать несколько минут в приемной. Со времени возвращения Юрченко в Москву прошло уже около пяти лет, и Бирден непринужденно, как это умеют хорошие разведчики, затронул эту тему, поинтересовался, как чувствует себя Виталий Сергеевич. На тот момент Юродивый был уже уволен из разведки, и я не без сарказма ответил, что он ушел на «заслуженный отдых».

В сентябре 1991 года мы снова встретились с Бирденом, на этот раз в приемной последнего председателя КГБ Бакатина. Тут мне было уже не до сарказма. Обстановка складывалась так, что в любой момент весь КГБ в полном составе могли отправить на «заслуженный отдых». В ответ на дружелюбное замечание Бирдена о том, что у нас, видимо, предстоят большие организационные перемены – расчленение КГБ было предрешено, и американцы об этом знали больше, чем мы сами, – я отделался кислой репликой, что ситуация пока еще очень неустойчивая. По-английски это звучало как «текучая» или «жидкая».

Недавно в США вышла книга Милтона Бирдена и Джеймса Райзена «Главный противник», посвященная заключительной стадии противоборства между ЦРУ и КГБ, в которой довольно много места уделено Юрченко. Обращает на себя внимание, что если о других агентах и перебежчиках из числа советских граждан американский разведчик по понятным причинам пишет с симпатией и даже с восхищением, то о Юрченко – со снисходительным презрением.

 

Нестандартный клиент

После вроде бы добровольного возвращения Юрченко в Москву коллеги всерьез задавались вопросом: а в своем ли он уме? Отказаться от миллиона долларов и всего того, что сам же выторговал у ЦРУ? К тому же ему ли не знать, что в Москве перебежчиков встречают отнюдь не с оркестром и цветами.

Некоторые профессионалы и в Москве и в Вашингтоне говорили, что «прокололось» ЦРУ: мол, не сдержало обещания не афишировать измену, чтобы оградить его семью от репрессий.

На самом деле, как мне представляется, ЦРУ просто не могло буквально выполнить просьбу Юрченко, если таковая имела место, и неопределенно долго хранить в секрете факт его бегства в США. А если он поставил американцам такое условие, это лишь показывает примитивность его оперативного мышления.

Рональд Кесслер (слева), автор книги «Побег из ЦРУ», со своим «героем» в Москве

ЦРУ не могло не считаться с тем, что КГБ может предположить похищение своего сотрудника и предпринять ответные акции. Недавний захват и вывоз в СССР предателя Шадрина-Артамонова свидетельствовал, что КГБ готов действовать жестко. Нужно было срочно разрядить обстановку и довести до Москвы информацию о том, что Юрченко оказался в США по своей собственной воле.

Утечка через журналиста Ральфа де Толедано решала эту проблему лишь частично. Ведь КГБ мог расценить ее как дезинформацию, прикрывающую факт похищения. Нужны были твердые заверения.

Я подозреваю, что их довольно скоро получил начальник Управления внешней контрразведки генерал-майор А.Т. Киреев, выезжавший в Вену, где давно функционировал конфиденциальный канал связи с ЦРУ, созданный для разрешения разного рода кризисных ситуаций. Юрченко об этом канале знал, и его расчет, что американцы им не воспользуются, был просто глуп.

В ходе опроса Юрченко я мимоходом сказал ему о поездке Киреева в Вену и буквально почувствовал, как от моих слов его многострадальный желудок прилип к позвоночнику. Он смог только пробормотать, что Киреев – очень хороший человек.

Анатолий Тихонович Киреев, под руководством которого мне довелось работать в нью-йоркской резидентуре и в Первом отделе ПГУ, действительно был очень хорошим человеком и предателей не любил, Юрченко это знал.

И все же думаю, что Юрченко вернулся в Москву не потому, что беспокоился о своей семье, был зол на своего основного опекуна из ЦРУ Колина Томпсона или на своих телохранителей.

У меня сложилось впечатление, что его бегство в США было, по сути, попыткой виртуального самоубийства. Большинство перебежчиков изменяют Родине из стремления улучшить условия своей жизни путем продажи государственных секретов или избежать ответственности за совершенное преступление. Юрченко не хотел улучшать свою жизнь. Он хотел закончить ее и начать новую – со своей возлюбленной. Ситуация напоминала сюжет известной пьесы Льва Толстого «Живой труп», где главный герой Федя Протасов инсценировал самоубийство, чтобы уйти от своей семьи к полюбившейся ему цыганке. «Цыганка» Юрченко отвергла.

По складу своего характера он к тому же был явным мазохистом. Даже такая мелочь, как «грубость» охранников, скорее всего, нормальных американских парней, делавших свою работу, вызывала у него болезненную реакцию. То, что работники ЦРУ не видели в нем равного или обращались с ним, может быть, несколько бесцеремонно, давало ему возможность строить из себя глубоко обиженного и непонятого человека, чья великая жертва не была оценена.

Как и большинство перебежчиков, Юрченко пытался завысить себе цену. Ошеломил американцев заявлением, что все вербовки граждан США проходили «через него». Иными словами, он давал заключение о доброкачественности этих вербовок и надежности агентуры. Такую глупость мог сказать только человек, далекий от оперативной работы. Американцы в два счета определили, что Юрченко не имел представления о целом ряде агентов-двойников, подставленных нашей разведке американскими спецслужбами. Это был блеф, серьезно подорвавший к нему доверие.

Перед американцами встала дилемма: либо в силу каких-то причин Юрченко лжет, и тогда он – подстава КГБ, либо, опять-таки в силу каких-то причин, намеренно скрывает информацию.

В ЦРУ еще были свежи воспоминания о других перебежчиках из КГБ: Голицыне, который 12 лет водил за нос шефа внешней контрразведки Джима Энглтона, и Носенко, который глупо и нелепо лгал без всякой необходимости и тоже почти на целое десятилетие стал «болячкой» ЦРУ.

Мне представляется вполне вероятным, что в какой-то момент работники ЦРУ, опасавшиеся перспективы получить еще одно «смоляное чучелко», могли намекнуть, что если он будет и дальше лгать и скрывать информацию, ему станут поджаривать пятки. Это могло до смерти напугать такого ипохондрика, как Юрченко.

Что касается моих коллег из ЦРУ, я бы не стал бросать в них камни в связи с делом Юрченко. Они все делали правильно (почти). Просто клиент им попался нестандартный. Он прослужил 20 лет в КГБ, но мы тоже не сумели в нем разобраться.

Думаю, что с того самого момента, когда он в Риме перешагнул порог посольства США, он почувствовал себя предателем и это чувство не покидало его.

Судя по всему, Юрченко ощущал себя предателем и в кругу американцев. Именно поэтому он отказался от встречи с сотрудником ФБР Джойсом. Этот человек мог бы понять его, оказать моральную поддержку и вывести из состояния мазохистского кризиса, в котором он находился в последний месяц своего пребывания в США. Но с Джойсом он контактировал в период своей командировки в Вашингтоне, как гордый и уверенный в своих силах представитель могущественного КГБ. Теперь же он был моральной развалиной, человеком без семьи, без Родины и с неясным будущим. Угрызения совести становились все сильнее, и, наконец, Юрченко, непонятый, разочарованный и испуганный, сбежал в такое знакомое ему советское посольство.

Я от ЦРУ ушел и от КГБ ушел…

Можно ли было по возвращении Юрченко в Москву «расколоть» его и добиться правды? Думаю, да. Но для этого надо было четко обозначить ему реальную перспективу уголовной ответственности и столь же реальный вариант смягчения вины чистосердечным раскаянием.

Памятная табличка во французском ресторане Джорджтауна, откуда Юродивый «бежал» домой, гласит: «Коктейль Юрченко»

Возвратившись в Советский Союз, Юрченко, по существу, встал на этот путь. Попросившись на допрос, он сделал еще один серьезный шаг в этом же направлении. Тут было что-то от синдрома Раскольникова, так гениально описанного Достоевским. На психологическом уровне это ощущалось довольно явственно.

Особых сложностей у следствия не возникло бы. Он и на допрос-то попросился не потому, что надеялся, что профессиональный следователь отнесется к его рассказу с большим доверием, чем я. Просто он чувствовал, что его «защита Битова», как ее остроумно назвали американские разведчики, рушится и дело идет к развязке. Но он не мог заставить себя «расколоться» передо мной, тем, кто стоял ниже его на служебной лестнице. К тому же я не был контрразведчиком, а он исключительно высоко ставил себя в профессиональном отношении.

Возвращаясь в Москву, Юродивый, конечно, блефовал. Он надеялся, что его никто не тронет, что руководству ПГУ ради самосохранения будет выгодно поддерживать его версию событий. Его расчет, к сожалению, оправдался, но в силу совсем других причин.

Многие мои бывшие коллеги по работе в КГБ до сих пор считают, что, спасая Юрченко от правосудия, Крючков спасал себя. При этом они ссылаются на то, что многочисленные случаи измен в разведке (Гордиевский и др.) подорвали авторитет начальника ПГУ и кресло под ним закачалось. Случай с Юрченко мог стать последней соломинкой, которая, как известно, может переломить хребет даже верблюду.

Однако руководство КГБ – это такая стратосфера, что мало кому было известно о происходившем там в действительности, чьи позиции укреплялись, а чьи слабели. Мне, например, кажется, что в тот период руководитель ПГУ, в активе которого появились такие суперагенты, как Эймс и Ханссен (чьи имена весь мир, в том числе и я, узнали после их провала), позволившие нам фактически разгромить агентурную сеть ЦРУ в Москве, как раз укрепил свои позиции. На фоне этого несомненного позитива история с Юрченко, к тому же вернувшегося в Москву, выглядит мелочью.

Я сам в то время считал, что Крючков отлично понимал, что Юрченко предатель, но рассчитывал, что гуманизм, проявленный в отношении него, может побудить других предателей последовать его примеру и возвратиться в Советский Союз. Правда, мне этот расчет представлялся необоснованным.

Истина открылась мне только восемь лет спустя. В 1993 году был арестован Олдрич Эймс. Именно заботе руководства ПГУ о зашифровке и безопасности Эймса, впоследствии пойманного американцами и отбывающего сейчас пожизненное тюремное заключение, Юродивый обязан тем, что избежал тюрьмы.

P.S. от автора

После публикации первой части этого очерка некоторые мои коллеги высказывались в том плане, что не стоило ворошить прошлое. Думаю, на вопрос, стоило или нет, лучше всего ответят те, чьи карьеры и судьбы были исковерканы по прихоти Юродивого.

Другие считают, что надо довести дело Юродивого до логического конца и предать его суду, тем более что ЦРУ устами бывшего начальника советского отдела подтвердило, что Юрченко сотрудничал с американцами.

Вопрос о том, можно и нужно ли это делать, я оставляю практикующим юристам и нынешним руководителям российских спецслужб. У меня же, по всем канонам офицерской чести, все эти годы было право на выстрел, и вот теперь я его использовал.

КОБЯКОВ Юлий Николаевич, генерал-майор СВР в отставке; в 1957-1997 гг. служил в органах КГБ-СВР, специализировался по США. E-mail: jkob@yandex.ru

Фото из книги Escape from the CIA