Тит Ливий Боратини – авантюрист или гений?
Александр Усовский
Часть 1. Причины краха польских финансов – как это всё начиналось
Речь в первой части нашего очерка пойдет не о падении курса злотого, происшедшей в октябре-ноябре этого года – наша песня о временах куда более седых и древних (хотя, заметим, подзаголовок о крахе польских финансов можно вполне успешно прикладывать к любой статье, относящейся к польской истории – ошибки всё равно не будет!). Речь пойдет о середине XVII века, о временах короля Яна Казимира, которые польские историки и посейчас вспоминают с горечью и недоумением – недоумевая, главным образом, от того, как этот король сумел вполне себе процветающее государство, оставленное ему Владиславом IV, за весьма недолгий срок своего правления превратить в дымящиеся развалины, охваченные неистовой войной всех со всеми.
Потому что начиналось все вроде как у людей…
Как известно, бурный расцвет Польши как крупного экспортера пшеницы и прочих сельскохозяйственных товаров начался в двадцатых-тридцатых годах XVII века (когда мы залечивали раны Смутного времени) – отошедшие к ней по Люблинской унии русские черноземы (тогда они были именно РУССКИМИ, читателю об этом любой архивист скажет) Киевского, Волынского, Черниговского, Брацлавского воеводств давали едва не треть общеевропейского урожая зерновых. И для того, чтобы этот Клондайк не ушёл вдруг случайно в чужие руки, а также, чтобы надежно закрепить эти обширные земли за Варшавой, польские короли раздали доселе казенные земли Великого княжества Литовского своим приближенным магнатам – вдруг в одночасье ставшим олигархами (знакомая картина?). Очень скоро эти магнаты (вкупе с быстренько перекрестившейся в католичество русской православной шляхтой этих земель), опираясь на колоссальные доходы от своих земель, начали осознавать себя ПОЛИТИЧЕСКИМ КЛАССОМ – никак не связанным с влачащим жалкое существование в Варшаве королевским двором (и тем более – с какими-то непонятными «польскими национальными интересами»). Интерес владельцев латифундий был в максимальном обогащении – и, соответственно, в уничтожении всего, что этому обогащению препятствовало. А поскольку препятствовало этому в том числе и польское государство (уж какое оно тогда было…) – то в интересах магнатерии было это государство по максимуму обесценить. Для чего была использована многочисленная (и нищая…) загоновая шляхта (ввиду отсутствия настоящей элиты играющая в Польше роль оной) – как известно, на своих сеймиках избирающая Сейм, являющийся реальным правителем Польши.
Владислав IV никак с таким положением мириться не хотел; был он человеком честолюбивым, и его раздражало правление Сейма, где все вопросы решались в угоду Вишневецким, Потоцким, Лисовским, Сапегам и прочим «украинским» магнатам. Посему король искал подходящего случая возвысить свои королевские полномочия и поднять уважение к короне (а заодно – и как-то более разумно, с его точки зрения, перенаправить финансовые потоки, льющиеся в магнатнские закрома за экспорт пшеницы). Проектом Владислава была война против Турции – тогда турки играли роль ночного кошмара Европы, и война с ними была делом более чем благочестивым. Ну. А где война – там регулярная (наёмная, реестровая – не важно, лишь бы подчиняющаяся ЛИЧНО королю!) армия, а где КОРОЛЕВСКАЯ армия – там конец шляхетской вольности, и, как следствие – возврат экспортных доходов за сельхозсырье в державные руки…
В этих планах короля Владислава IV всемерно поддерживал канцлер Ежи Оссолинский, назначенный на эту должность в 1643 г. – надо полагать, понимающий, что королю будет трудно справится с денежными потоками самостоятельно.
Тем более – был более чем серьезный повод: в 1645 году Венеция обратилась с просьбой о помощи к некоторым европейским странам, включая и Польшу. Не сообщая сейму о своих планах, Владислав согласился оказать Венеции поддержку в войне против турок, но потребовал солидных субсидий.
Он намеревался использовать эти деньги для того, чтобы усилить польскую регулярную армию и мобилизовать казаков. То бишь – заиметь серьезный противовес нарастающему магнатскому своеволию!
С целью предварительно заручится расположением казачьей старшины, Владислав IV тайно призывает в столицу четырех делегатов от командования реестровых казаков: трех есаулов – Ивана Барабаша, Илью Караимовича и Ивана Нестеренко Бута – и чигиринского сотника Богдана Хмельницкого. Послы были совершенно секретно приняты королем и канцлером Оссолинским (вернее, король и канцлер ДУМАЛИ, что совещание это секретное; как показали последующие события, это было не совсем так…).
На этом совете короля Владислава понесло – он сгоряча пообещал увеличить число реестровых казаков (получающих жалованье из польской государственной казны) с одной тысячи до двадцати тысяч сабель. Понятное дело, Владиславу уже чудились венецианские миллионы, на которые он сможет прижать к ногтю обнаглевших магнатов! Более того, в украинской литературе существует легенда, что король мало того, что просто на словах пообещал увеличить Реестр – так он ещё и вручил Барабашу декрет подобного содержания, заверенный его собственной печатью (а не печатью государства)!
Увы, Польша всегда была Польшей – посему Тайные Планы короля Владислава IV и его канцлера Оссолинского вскоре стали известны магнатам и вызвали большое их негодование.
Понятно, что магнатам это никак не могло понравиться – и они тут же решили привести короля в чувство: на заседании 1646 г. Сейм наложил запрет на какое бы то ни было увеличение состава регулярной польской армии и пригрозил Оссолинскому отстранением от должности в случае повторения подобных куншютков. Как следствие, Владислав IV вынужден был отказаться от этой части своего проекта – правда, напоследок напророчил магнатам множество бед и напастей за их нежелание считаться с интересами русского православного населения: «Всякое правление насильственное и тиранское никогда не было прочно и долговременно, но яко нечто вынужденное и взаимными интересами и согласием не укрепленное, всегда оно разрушалось и с треском падало. А что народ Русский, с городами, селениями и землями своими соединился с Польшей добровольно, на одинаковые и равные с нею права и преимущества - сего опровергнуть мы ничем не можем, яко утвержденного торжественными договорами и пактами, в привилегиях и архивах хранящимися. Ежели же на опровержение того поставлять причиною народные возмущения, то справедливость требует противопоставить им и гонения на них, нарушающие права и свободы народные».
Вот чего-чего, а гонений на русское православное население со стороны католической польской верхушки тогда было с избытком!
До Люблинской унии на русских землях Великого княжества существовало много сильных православных магнатских семей: Ходкевичи, Хрептовичи, Тышкевичи, Воловичи, Заславские, Кишковы, Сангушки, Чарторыские, Вишневецкие – но уже в тридцатых годах XVII века они изменили вере предков и перешли в католичество (которое давало им право участия в политической жизни своей новой Родины), и лишь князь Константин Острожский остался православным – более того, будучи весьма богатым и знатным магнатом, он все силы приложил к тому, чтобы на землях Руси не угас огонь православия. В 1580 г. К. Острожский в своем имении основал православную Академию, в которой преподавали Мелентий Смотрицкий, Кирилл Лукарис (будущий патриарх Константинополя). В Академии, кроме православного учения, изучали церковно-славянский, греческий и латинские языки. Возникли типографии в Несвиже, Львове, Остроге – в которых печатались книги на русском языке.
Но всё это лишь усиливало рвение поляков загнать православных в костелы; Римский костел повёл непримиримую борьбу за окатоличивание русских земель – и немалую роль в этом процессе сыграла Брестская церковная уния 1596 года. Начиная с конца XVI века, война с православием пошла уже с двух фронтов – причём это была реальная гражданская война, постоянное и неприкрытое насилие поляков над телами и, что гораздо важнее, душами православных.
Как ответ на идейный террор поляков, на землях Руси начали создаваться православные братства – ставшие «тайными орденами» Православия, единственным реальным оплотом русского духа.
В общем и целом, к концу сороковых годов XVII века ситуация на русских землях Речи Посполитой дошла до точки взрыва; спичку же к огню поднес восшедший на престол король Ян Казимир…
Часть 2. Причины краха польских финансов – чем это всё закончилось
Итак, в 1648 году на престол Речи Посполитой взошёл последний представитель династии Ваза – Ян Казимир. Человек, за двадцать лет своего правления сумевший низвести ранее вполне благополучное государство до состояния полного краха – экономического, политического, военного, социального; немного нашлось бы в истории человечества столь умелых и ловких королей-разрушителей!
Сначала Ян Казимир напрочь отказался от каких бы то ни было контактов со взбунтовавшимися на юго-востоке казаками; а надо сказать, что поначалу мятеж Хмельницкого даже близко не был похож на ту ожесточенную войну по всей польской Окраине, что заполыхала в начале пятидесятых годов – вспыхнувшее недовольство казаков вполне можно было бы загасить, увеличив реестр до двенадцати тысяч и прекратив то бессмысленное и вызывающее унижение православной церкви (и православных верующих), которое творили ксендзы и евреи на территории Руси. Ведь Богдан Хмельницкий поначалу даже в самых своих страшных снах не думал о «воссоединении с Москвой» (что ему старательно приписывали все российские историки, что царские, что советские) – он был человеком вполне себе польской культуры и ментальности, и единственное, на что он поначалу претендовал – это на гетманскую булаву, увеличение реестра и свободу вероисповедания в юго-восточных воеводствах Польши, и ни о какой смене сюзерена поначалу речь среди восставших вообще не шла – тем более, об этом в начале своего бунта не думал сам Хмельницкий. Изменить Польше? Бред! Он ведь реально сражался за неё всю жизнь! Поступив в казацкое войско, Хмельницкий участвовал в польско-турецкой войне 1620—1621 г., во время которой, в битве под Цецорой, был убит его отец, а сам Хмельницкий попал в плен и пробыл два года в Константинополе, и был выкуплен королем Сигизмундом, а позже, будучи любимчиком короля Владислава IV, был пожалован им именным оружием за участие во взятии Смоленска. Хмельницкий реально был героем Войска Польского!
Но Ян Казимир (подстрекаемый магнатами, имевшими поместья в охваченных мятежом воеводствах) ни в коем случае и ни под каким видом не желал пойти на компромисс с казаками – в результате чего на Украине разбушевалась кровопролитнейшая и ожесточеннейшая война, в которой ни одна из сторон не могла одержать решительную победу – в то же время, по максимуму истребляя и изгоняя с насиженных мест мирное население (сотни тысяч украинцев бежали с Поднепровья на Слобожанщину); к 1654 году обе стороны оказались измотаны донельзя, но если у польского короля уже не было возможностей продолжать уничтожать Украину – то у украинских казаков в рукаве оказался последний туз, который они тут же и пустили в дело – провозгласив в январе 1654 года Переяславе на раде уход под руку московского царя. Богдан Хмельницкий и его старшина вынуждены были пойти на это – исключительно благодаря стараниям короля Яна Казимира и его паладинов – Иеремии Вишневецкого и Кшиштофа Радзивилла, устроивших на Украине нечто вроде взятия крестоносцами Иерусалима, с подобными же реками крови и сожжением целых городов и деревень…
В результате своего упорства и нежелания договариваться с мятежными поддаными Ян Казимир в 1654 году получил войну с Москвой – которая в течении последующих тринадцати лет разрушит и обезлюдит Литву; в 1655 году русские войска взяли крепость Смоленск, разбили великого гетмана литовского Януша Радзивилла под Шепелевичами и к июлю 1655 года овладели Могилевом, Гомелем, Минском, большей частью литовских земель.
Но королю и этого показалось недостаточно! Будучи членом семейства Вазы, Ян Казимир на полном серьезе считал себя вправе претендовать на шведский престол – поскольку Карл Х Густав, по его мнению, никаких прав на него не имел. И ладно бы Ян Казимир считал так молча, про себя, просто теша своё самолюбие - нет, он посчитал возможным и необходимым заявить свои права на стокгольмский престол публично, причём – дважды! Естественно, Карл Х Густав объявил Польше войну. Шведская армия под личным командованием монарха вторглась на территорию Речи Посполитой и в скором времени заняла Варшаву…
В общем и целом, к началу шестидесятых годов Польша де-факто была государством-банкротом. Мало того, что от неё отложилась почти вся Украина (в руках поляков оставались считанные крепости в Галиции), мало того, что 20 октября 1655 г. большая группа вельмож и бояр Великого Княжества Литовского под предводительством недавнего «героя» усмирения Украины Януша Радзивилла подписала с Карлом Х Густавом Кедайняйский договор, согласно которому была расторгнута уния с Польшей и заключена со Швецией, а также упразднена власть Яна Казимира в Литве, мало того, что войска Алексея Михайловича дошли до Бреста и Гродно – так заодно рухнула и финансовая система Речи Посполитой. У короля не осталось денег для выплаты войскам, не было денег, чтобы оплачивать поставки оружия, не было денег, чтобы просто кормить свой двор. Более того – в Польше по сию пору ходит грустная легенда о том, что когда Ян Казимир, уходя в Силезию от шведского нашествия, остановился в жалкой корчме на перевале – хозяин корчмы отказался кормить его в долг. На вопрос короля: «Как ты можешь мне не верить на слово, мне, своему королю?» хозяин корчмы обвел рукой свое хозяйство и ответил: «Я хозяин своего постоялого двора, и мне есть что, при нужде, заложить, чтобы не умереть с голоду. Что можешь заложить ТЫ?». Король не нашелся, что ответить, и, несолоно хлебавши, покинул негостеприимную корчму.
Понятно, что это байка – но она опиралась на реальную ситуацию: казна Речи Посполитой к 1658 году была ПУСТА…
Нет, в принципе государство не было таким уж безнадежным нищим – оно всё же получало доходы, ежегодно порядка двенадцати миллионов злотых (от королевских поместий, от соляных копей Велички, торговые пошлины и так далее; в мирное время этих денег в принципе хватало, чтобы более-менее сводить концы с концами. Но бушующая десять лет война превращала эти доходы в миф! Только литовскому войску король в 1657 году был должен четыре миллиона злотых, ещё столько же – наёмным немецким рейтарам, составлявшим большинство в войске Стефана Чарнецкого, десять миллионов нужно было выплатить курфюрсту Бранденбурга Фридриху Вильгельму, который именно за эту сумму предал своего шведского союзника и в 1657 г. подписал с польским королем Велавско-Быдгощский трактат, по которому последний отказался от суверенных прав на Прусское княжество в обмен на выход Бранденбурга из антипольской коалиции. И если курфюрст мог и подождать, то литовская армия требовала заплатить НЕМЕДЛЕННО!
Королевские министры финансов всячески пытались извернуться в этой ситуации – главным образом, понижая качество серебряной монеты, чеканенной королевскими менницами. В 1656 г. было понижено качество орта (монеты в двенадцать грошей) и шестигрошовика, в 1657 — вновь орта, в 1658 — тройного гроша, полуторагрошовика и гроша. Эти меры лишь на время приносили финансам кажущееся облегчение, а затем еще более усугубляли плачевность их состояния – рынок тут же определял реальный курс этих монет к НАСТОЯЩИМ деньгам.
И вот тут на приём к Яну Казимиру прибыл человек, который, по его словам, без особого труда и напряжения сил готов был решить ВСЕ проблемы польских финансов.
Этим человеком был Тит Ливий Боратини.
Часть 3. Явление «спасителя» польских финансов
Финансовая система Речи Посполитой к началу правления Яна Казимира основывалась на серебряных монетах разного достоинства (полугроше, гроше, полтораке, двугроше, трояке, шостаке и орте - стоимостью в восемнадцать грошей) и биллоновом солиде – коих в гроше было три. Изредка встречались талеры (большая монета весом почти в двадцать девять грамм серебра), ходило и золотишко (польские и итальянские дукаты (они же цехины, они же флорины), английские нобли («корабельники»)) – но, как правило, в небольших объёмах. Также в обращении были монеты практически всех европейских государств – базарные менялы с лёгкостью меняли любые деньги на любые. Вот только проблема была в том, что собственно денег в Речи Посполитой с каждым годом правления Яна Казимира становилось все меньше и меньше – непрерывная война на всех фронтах (с редкими замирениями) исправно вычищала королевскую казну получше любого бандитского налета..
Кстати, грош в те времена был вовсе не никчемной плёвой денежкой – изначально это была серьезная монета весом почти в четыре грамма («пражский грош») серебра и изрядной покупательной способностью. К середине XVI века он, правда, серьезно полегчал (литовский грош – до 2.54 грамма, польский – до двух), а ко временам Яна Казимира «сдулся» до одного грамма - но все равно оставался монетой серебряной.
Но это так, к слову.
В начале 1658 года явившийся пред светлые очи короля Тит Ливий Боратини, итальянец, объявивший себя финансовым гением, сделал польскому монарху предложение, от которого тот не смог отказаться. Суть его была в следующем: Боратини предложил Яну Казимиру плюнуть на серебряный стандарт разменной монеты – и чеканить её из меди. Правда, опыт чеканки медного солида (шелега) у польских менниц уже был – но эмитировали они полноценную монету весом в 2.6 грамма, что при тогдашней цене на медь (15 грошей серебром за фунт) и при том курсе, что сложился на рынке (четыре медных шелега за серебряный грош) практически никакой прибыли казне (кроме обычного сеньоража) не давало. Боратини же предложил чеканить монету вдвое меньшего веса (примерно в 1.346 грамма) и выдавать её кредиторам, исходя из высочайше одобренного курса (три «новых» шелега за серебряный грош) – что, по его расчетам, в течении полугода решило бы все проблемы польской казны.
Король, надо отдать ему должное, выписал Боратини лицензию на это мошенничество не тотчас – несколько дней он взял на «подумать». Но, в конце концов – где наша не пропадала! – разрешил Боратини сей рискованный эксперимент и сдал ему в аренду краковский монетный двор – ибо уж больно привлекательно выглядела идея создать сто пятьдесят миллионов злотых из воздуха…
Итальянец решил действовать с размахом. То, что Сейм из осторожности ограничил объём эмиссии сомнительного шелега в двести сорок миллионов штук – ничуть его не смущало. Он прекрасно понимал, что «его солид» только тогда всерьез поможет казне, когда станет монополистом в секторе мелкой разменной монеты, вытеснив из него всякий биллоновый хлам. Поэтому Боратини, кроме краковского, подключил к чеканке монеты своего имени монетные дворы и в Вильно, и в Бресте; всего, по самым скромным подсчетам, за восемь лет было выпущено около МИЛЛИАРДА медных шелегов!
Ян Казимир наконец-то получил возможность получать деньги из воздуха – чем незамедлительно и воспользовался; на «боратинки» пошёл расчет за продовольствие и оружие для войска, «боратинками» были выплачены почти все внутренние долги, ими же король платил компенсации за разоренные в результате войны фольварки – дело пошло!
Медный шелег немедленно после своего появления начал падать в цене – впрочем, ничего другого Тит Ливий Боратини и не предполагал, более того, он изначально закладывал инфляционные риски в свои расчеты (что, кстати, помогло ему отмазаться от наезда Сейма в 1670 году, когда «фокусы» ушлого итальянца переполнили чашу терпения «отцов Польши»). Но, даже котируясь на рынках значительно ниже своего озвученного номинала, шелег все равно стоил ГОРАЗДО ДЕШЕВЛЕ – и именно благодаря этому проект Боратини работал в Речи Посполитой десять лет.
Боратини покупал фунт меди за 15 серебряных грошей. Из этого фунта он чеканил 300 монет по одному шелегу; из этих трехсот монет 177 шли в казну (и выпускались в обращение по номиналу, то есть Ян Казимир выплачивал своим кредиторам 59 грошей). Которые уже на рынках превращались в 19-20 грошей при самых скверных для Польши раскладах.
НО ВЕДЬ ОБОШЛИСЬ ТО ОНИ КАЗНЕ РЕАЛЬНО В ПЯТНАДЦАТЬ ГРОШЕЙ!
То есть сеньораж (доход от чеканки, идущий в казну) в самом безнадежном случае (если бы «боратинки» принимали бы по их рыночному курсу сразу же по выходе из монетного двора) всё равно составлял бы никак не менее тридцати процентов (тогда как обычно ограничивался пятью) – каковые тридцать процентов дохода от чеканки «боратинок» и позволяли Яну Казимиру более-менее успешно сражаться и с казаками, и со шведами, и с русскими, и с собственными магнатами, вдруг решившими сменить суверена. Ибо в те времена ни о какой мобилизации военнообязанных речи никогда не шло, солдат на войну нанимали, как нанимали рабочих на постройку костела; и если у тебя не было золотого запаса – то какой же ты в этом случае, к чертям собачьим, атаман?
Ян Казимир с 1660 года атаманом БЫЛ – ибо у него был золотой запас. Золотой запас же Яну Казимиру создал Боратини, и именно благодаря ему Польша в 1654-1668 годах осталась суверенным государством – хотя и лишилась Пруссии, Левобережной Украины с Киевом и ещё кое-чего по мелочам. И спас Речь Посполитую не Стефан Чарнецкий, не Ян Казимир, не Иеремия Вишневецкий – спас её международный мошенник и авантюрист, учёный и философ, Тит Ливий Боратини, который имеет право лежать в Катедре на Вавеле ничуть не меньше, чем все польские короли!
Часть 4. Достигла ли цели эмиссия «боратинок»?
Итак, в чём же был ключевой смысл эмиссии столь неполноценных денег? И почему, если «боратинки» были столь вредной, по мнению Сената, монетой, они, тем не менее, сохранились в обороте и через пятьдесят лет после завершения их чеканки?
Шелеги Тита Ливия Боратини были КРЕДИТНЫМИ деньгами – причём кредит этот был внутренним, и выдавали его королю все, без изъятья, его подданные. И поэтому эмиссия «боратинок» была столь гигантской – ибо каждая тысяча шелегов, пущенная в оборот, давала возможность королю бесплатно получить товаров и услуг минимум на пятьдесят, а максимум – на полтораста серебряных грошей. Это было Эльдорадо!
Сам Тит Ливий, надо сказать, тоже был не дурак нажиться на своей афере – из каждых трехсот солидов, чеканенных из одного фунта меди, на производственные расходы, жалованье монетчикам и в доход лично господина Боратини шло 84 шелега. Учитывая, что обычной практикой в то время было делить эту сумму в пропорции 1:1:1, то можно подсчитать, что, отчеканив миллиард шелегов, ушлый итальянец заработал на своей идее никак не менее ста пятидесяти тысяч талеров – по тем временам, гигантская сумма!
Шелег Боратини, надо сказать, начал падать в цене совсем не так быстро, как думал его создатель – в 1660 году, через три месяца после начала его чеканки, за семь злотых «боратинками» (то есть за 630 «новых» шелегов) можно было получить один дукат, который в пересчете на серебро стоил 180 грошей (или 540 биллоновых солидов Владислава IV) – как видим, рынок далеко не сразу загнал «боратинку» в разряд ничего не стоящей мелочи. В 1662 году доплата за товары при расчете « шележной монетой» – боратинками – составила 15%, через 3 года – 30%, а в 1677 году Сейм установил окончательную стоимость неполновесных солидов – доплата составила 70%.
Необходимо отметить, что успешный опыт Тита Ливия попытался скопировать немец Андрей Тымф – предложивший полякам выпустить в обращение монету в один злотый (который тогда был счетной единицей, равной тридцати грошам, и в «натуре» не существовавший), но с изрядно пониженным содержанием серебра. Предложение немца Сейм одобрил – отцам нации этот путь показался более достойным, чем многомиллионная чеканка бросового шелега – но никаких особых доходов чеканка злотувки не принесла. Злотувка Тымфа (получившая, кстати, его имя в качестве личного) являлась, по сути, такой же кредитной монетой, как и шелег Боратини, так как реальная её стоимость составляла только 40 % от номинальной, но, поскольку она чеканилась из серебра и представляла собою весьма серьезный номинал, то практически мгновенно обрела свою рыночную стоимость (в Пруссии её принимали наравне с ортом, то есть ценили в восемнадцать грошей). Ничего удивительного в этом не было - злотувка чеканилась из расчета 30 штук из краковской гривны и весила 6,729 г, но содержала только 3,364 г серебра, то есть по весу серебра равнялась 12 грошам. Сеньораж «тымфа» составлял всего 7-8 процентов, и злотувка и близко не могла сравниваться по доходности с шелегом Боратини. И хотя легенда на её аверсе гласила «DAT PRETIVM SERVATA SALVS POTIORQ METALLO EST» («Желание спасения Отечества превышает цену металла»), рынок этому отчаянному призыву не внял. Более того, изображенная на монете монограмма короля Яна Казимира «ICR» («Ioanes Casimirus Rex») ушлые поляки расшифровали, как «Initum Calamitatis Regni» — «Начало гибели государства».
На самом деле, ни шелег, ни тымф никакой гибелью государству польскому не грозили – это были нормальные кредитные монеты, ввиду своей низкопробности склонные к обесценению; но они вполне годились на ту роль, для которой предназначались, и, если бы Польша вышла из кризиса середины XVII века победителем – вполне может быть, этим монетам были бы построены памятники, ибо именно благодаря чеканке этих «подлых» денег польское государство смогло функционировать.
Увы, Польша после Яна Казимира вошла в крутое пике, и даже подвиги гусаров Яна Собесского у врат Вены не смогли удержать её от дальнейшего падения. Ничего удивительного в этом нет – учитывая, что с 1652 в сейме на практике начал применяться принцип liberum veto, когда для срыва принятия решения достаточно было одного голоса. В историю вошло имя шляхтича В.Сицинского, который, не согласившись с предложением продлить заседания сейма, демонстративно покинул зал – и именно этому человеку Польша должна быть «благодарна» за то, что на следующие сто лет её Сейм превратился, по сути, в пустую говорильню.
Но не только в «либерум вето» был тот стопор, который наглухо заблокировал развитие Польши. Не меньшая вина в этом лежит и на польской шляхте – не желавшей считаться с реалиями и пребывающей в сладких грезах о своём величии. Ведь даже с украинским мятежом Польша могла решить вопрос – несмотря на то, что в январе 1654 года в Переяславе казацкая рада одобрила переход в московское подданство!
Как? Проявив политическую волю!
Как известно, 16 сентября 1658 года в городе Гадяче гетман Иван Выговский подписал соглашение с польским правительством, известное под названием Гадячский договор, который предусматривал перестроение польско-литовского государства в федерацию Короны Польской, Великого княжества Литовского и Великого княжества Русского (земель Киевского, Брацлавского, Волынского, Подольского и Черниговского воеводств и Галиции). Княжество Русское имело право на собственную казну, монетный двор в Киеве, судебный трибунал, шестидесятитысячное войско реестровых казаков и десятитысячную наемную армию. Украинское население имело право избирать должностных лиц, причем планировалось, что на Брацлавщине, Киевщине и Черниговщине сенаторами избирались бы только православные шляхтичи, которые происходили из этих земель и владели здесь имениями. Православные получали те же права, что и католики, а митрополит Киевский и пять епископов получали места в Сенате, при этом церковная уния упразднялась.
В тогдашних условиях – вполне себе реальный выход из ситуации (напомню, что альтернативой Гадячскому договору, который, худо-бедно, но сохранял Юго-Восточные земли Польши в составе Короны, был полный и окончательный Левобережья и Киева к Москве).
И что? И НИЧЕГО!
Варшавский сейм, НЕ СОГЛАСИЛСЯ с условиями этого договора и урезал права предполагаемого Русского княжества до уровня Зборовского договора 1649 год – иными словами, польская шляхта отказалась признать украинцев равными с собой людьми.
Посему ничего удивительного не было в том, что в сентябре 1659 года, через год после Гадяча, под городком Германивкой на Киевщине собралась казачья Чорная рада. Против Выговского было выдвинуто беспроигрышное обвинение: «гетман продал Украину ляхам», и Гадячский договор успешно почил в бозе. Левобережная Украина и Киев (по Андрусовскому перемирию 1667 года) окончательно ушла под Москву…
В 1668 году Ян-Казимир, устав бороться против внешних и внутренних врагов, отрекся от престола. Но перед тем, как навсегда покинуть Польшу, он произнес перед сеймом пророческие слова: «Придет время, и Московия захватит Литву, Бранденбургия овладеет Пруссией и Познанью, Австрии достанется вся Краковия, если вы, панство посполитое, не перестанете посвящать время межусобной брани. Каждое из этих трех государств пожелает непременно видеть Польшу, разделенную между ними, и вряд ли сыщется охотник, чтобы владеть ею полностью…»
Речь в первой части нашего очерка пойдет не о падении курса злотого, происшедшей в октябре-ноябре этого года – наша песня о временах куда более седых и древних (хотя, заметим, подзаголовок о крахе польских финансов можно вполне успешно прикладывать к любой статье, относящейся к польской истории – ошибки всё равно не будет!). Речь пойдет о середине XVII века, о временах короля Яна Казимира, которые польские историки и посейчас вспоминают с горечью и недоумением – недоумевая, главным образом, от того, как этот король сумел вполне себе процветающее государство, оставленное ему Владиславом IV, за весьма недолгий срок своего правления превратить в дымящиеся развалины, охваченные неистовой войной всех со всеми.
Потому что начиналось все вроде как у людей…
Как известно, бурный расцвет Польши как крупного экспортера пшеницы и прочих сельскохозяйственных товаров начался в двадцатых-тридцатых годах XVII века (когда мы залечивали раны Смутного времени) – отошедшие к ней по Люблинской унии русские черноземы (тогда они были именно РУССКИМИ, читателю об этом любой архивист скажет) Киевского, Волынского, Черниговского, Брацлавского воеводств давали едва не треть общеевропейского урожая зерновых. И для того, чтобы этот Клондайк не ушёл вдруг случайно в чужие руки, а также, чтобы надежно закрепить эти обширные земли за Варшавой, польские короли раздали доселе казенные земли Великого княжества Литовского своим приближенным магнатам – вдруг в одночасье ставшим олигархами (знакомая картина?). Очень скоро эти магнаты (вкупе с быстренько перекрестившейся в католичество русской православной шляхтой этих земель), опираясь на колоссальные доходы от своих земель, начали осознавать себя ПОЛИТИЧЕСКИМ КЛАССОМ – никак не связанным с влачащим жалкое существование в Варшаве королевским двором (и тем более – с какими-то непонятными «польскими национальными интересами»). Интерес владельцев латифундий был в максимальном обогащении – и, соответственно, в уничтожении всего, что этому обогащению препятствовало. А поскольку препятствовало этому в том числе и польское государство (уж какое оно тогда было…) – то в интересах магнатерии было это государство по максимуму обесценить. Для чего была использована многочисленная (и нищая…) загоновая шляхта (ввиду отсутствия настоящей элиты играющая в Польше роль оной) – как известно, на своих сеймиках избирающая Сейм, являющийся реальным правителем Польши.
Владислав IV никак с таким положением мириться не хотел; был он человеком честолюбивым, и его раздражало правление Сейма, где все вопросы решались в угоду Вишневецким, Потоцким, Лисовским, Сапегам и прочим «украинским» магнатам. Посему король искал подходящего случая возвысить свои королевские полномочия и поднять уважение к короне (а заодно – и как-то более разумно, с его точки зрения, перенаправить финансовые потоки, льющиеся в магнатнские закрома за экспорт пшеницы). Проектом Владислава была война против Турции – тогда турки играли роль ночного кошмара Европы, и война с ними была делом более чем благочестивым. Ну. А где война – там регулярная (наёмная, реестровая – не важно, лишь бы подчиняющаяся ЛИЧНО королю!) армия, а где КОРОЛЕВСКАЯ армия – там конец шляхетской вольности, и, как следствие – возврат экспортных доходов за сельхозсырье в державные руки…
В этих планах короля Владислава IV всемерно поддерживал канцлер Ежи Оссолинский, назначенный на эту должность в 1643 г. – надо полагать, понимающий, что королю будет трудно справится с денежными потоками самостоятельно.
Тем более – был более чем серьезный повод: в 1645 году Венеция обратилась с просьбой о помощи к некоторым европейским странам, включая и Польшу. Не сообщая сейму о своих планах, Владислав согласился оказать Венеции поддержку в войне против турок, но потребовал солидных субсидий.
Он намеревался использовать эти деньги для того, чтобы усилить польскую регулярную армию и мобилизовать казаков. То бишь – заиметь серьезный противовес нарастающему магнатскому своеволию!
С целью предварительно заручится расположением казачьей старшины, Владислав IV тайно призывает в столицу четырех делегатов от командования реестровых казаков: трех есаулов – Ивана Барабаша, Илью Караимовича и Ивана Нестеренко Бута – и чигиринского сотника Богдана Хмельницкого. Послы были совершенно секретно приняты королем и канцлером Оссолинским (вернее, король и канцлер ДУМАЛИ, что совещание это секретное; как показали последующие события, это было не совсем так…).
На этом совете короля Владислава понесло – он сгоряча пообещал увеличить число реестровых казаков (получающих жалованье из польской государственной казны) с одной тысячи до двадцати тысяч сабель. Понятное дело, Владиславу уже чудились венецианские миллионы, на которые он сможет прижать к ногтю обнаглевших магнатов! Более того, в украинской литературе существует легенда, что король мало того, что просто на словах пообещал увеличить Реестр – так он ещё и вручил Барабашу декрет подобного содержания, заверенный его собственной печатью (а не печатью государства)!
Увы, Польша всегда была Польшей – посему Тайные Планы короля Владислава IV и его канцлера Оссолинского вскоре стали известны магнатам и вызвали большое их негодование.
Понятно, что магнатам это никак не могло понравиться – и они тут же решили привести короля в чувство: на заседании 1646 г. Сейм наложил запрет на какое бы то ни было увеличение состава регулярной польской армии и пригрозил Оссолинскому отстранением от должности в случае повторения подобных куншютков. Как следствие, Владислав IV вынужден был отказаться от этой части своего проекта – правда, напоследок напророчил магнатам множество бед и напастей за их нежелание считаться с интересами русского православного населения: «Всякое правление насильственное и тиранское никогда не было прочно и долговременно, но яко нечто вынужденное и взаимными интересами и согласием не укрепленное, всегда оно разрушалось и с треском падало. А что народ Русский, с городами, селениями и землями своими соединился с Польшей добровольно, на одинаковые и равные с нею права и преимущества - сего опровергнуть мы ничем не можем, яко утвержденного торжественными договорами и пактами, в привилегиях и архивах хранящимися. Ежели же на опровержение того поставлять причиною народные возмущения, то справедливость требует противопоставить им и гонения на них, нарушающие права и свободы народные».
Вот чего-чего, а гонений на русское православное население со стороны католической польской верхушки тогда было с избытком!
До Люблинской унии на русских землях Великого княжества существовало много сильных православных магнатских семей: Ходкевичи, Хрептовичи, Тышкевичи, Воловичи, Заславские, Кишковы, Сангушки, Чарторыские, Вишневецкие – но уже в тридцатых годах XVII века они изменили вере предков и перешли в католичество (которое давало им право участия в политической жизни своей новой Родины), и лишь князь Константин Острожский остался православным – более того, будучи весьма богатым и знатным магнатом, он все силы приложил к тому, чтобы на землях Руси не угас огонь православия. В 1580 г. К. Острожский в своем имении основал православную Академию, в которой преподавали Мелентий Смотрицкий, Кирилл Лукарис (будущий патриарх Константинополя). В Академии, кроме православного учения, изучали церковно-славянский, греческий и латинские языки. Возникли типографии в Несвиже, Львове, Остроге – в которых печатались книги на русском языке.
Но всё это лишь усиливало рвение поляков загнать православных в костелы; Римский костел повёл непримиримую борьбу за окатоличивание русских земель – и немалую роль в этом процессе сыграла Брестская церковная уния 1596 года. Начиная с конца XVI века, война с православием пошла уже с двух фронтов – причём это была реальная гражданская война, постоянное и неприкрытое насилие поляков над телами и, что гораздо важнее, душами православных.
Как ответ на идейный террор поляков, на землях Руси начали создаваться православные братства – ставшие «тайными орденами» Православия, единственным реальным оплотом русского духа.
В общем и целом, к концу сороковых годов XVII века ситуация на русских землях Речи Посполитой дошла до точки взрыва; спичку же к огню поднес восшедший на престол король Ян Казимир…
Часть 2. Причины краха польских финансов – чем это всё закончилось
Итак, в 1648 году на престол Речи Посполитой взошёл последний представитель династии Ваза – Ян Казимир. Человек, за двадцать лет своего правления сумевший низвести ранее вполне благополучное государство до состояния полного краха – экономического, политического, военного, социального; немного нашлось бы в истории человечества столь умелых и ловких королей-разрушителей!
Сначала Ян Казимир напрочь отказался от каких бы то ни было контактов со взбунтовавшимися на юго-востоке казаками; а надо сказать, что поначалу мятеж Хмельницкого даже близко не был похож на ту ожесточенную войну по всей польской Окраине, что заполыхала в начале пятидесятых годов – вспыхнувшее недовольство казаков вполне можно было бы загасить, увеличив реестр до двенадцати тысяч и прекратив то бессмысленное и вызывающее унижение православной церкви (и православных верующих), которое творили ксендзы и евреи на территории Руси. Ведь Богдан Хмельницкий поначалу даже в самых своих страшных снах не думал о «воссоединении с Москвой» (что ему старательно приписывали все российские историки, что царские, что советские) – он был человеком вполне себе польской культуры и ментальности, и единственное, на что он поначалу претендовал – это на гетманскую булаву, увеличение реестра и свободу вероисповедания в юго-восточных воеводствах Польши, и ни о какой смене сюзерена поначалу речь среди восставших вообще не шла – тем более, об этом в начале своего бунта не думал сам Хмельницкий. Изменить Польше? Бред! Он ведь реально сражался за неё всю жизнь! Поступив в казацкое войско, Хмельницкий участвовал в польско-турецкой войне 1620—1621 г., во время которой, в битве под Цецорой, был убит его отец, а сам Хмельницкий попал в плен и пробыл два года в Константинополе, и был выкуплен королем Сигизмундом, а позже, будучи любимчиком короля Владислава IV, был пожалован им именным оружием за участие во взятии Смоленска. Хмельницкий реально был героем Войска Польского!
Но Ян Казимир (подстрекаемый магнатами, имевшими поместья в охваченных мятежом воеводствах) ни в коем случае и ни под каким видом не желал пойти на компромисс с казаками – в результате чего на Украине разбушевалась кровопролитнейшая и ожесточеннейшая война, в которой ни одна из сторон не могла одержать решительную победу – в то же время, по максимуму истребляя и изгоняя с насиженных мест мирное население (сотни тысяч украинцев бежали с Поднепровья на Слобожанщину); к 1654 году обе стороны оказались измотаны донельзя, но если у польского короля уже не было возможностей продолжать уничтожать Украину – то у украинских казаков в рукаве оказался последний туз, который они тут же и пустили в дело – провозгласив в январе 1654 года Переяславе на раде уход под руку московского царя. Богдан Хмельницкий и его старшина вынуждены были пойти на это – исключительно благодаря стараниям короля Яна Казимира и его паладинов – Иеремии Вишневецкого и Кшиштофа Радзивилла, устроивших на Украине нечто вроде взятия крестоносцами Иерусалима, с подобными же реками крови и сожжением целых городов и деревень…
В результате своего упорства и нежелания договариваться с мятежными поддаными Ян Казимир в 1654 году получил войну с Москвой – которая в течении последующих тринадцати лет разрушит и обезлюдит Литву; в 1655 году русские войска взяли крепость Смоленск, разбили великого гетмана литовского Януша Радзивилла под Шепелевичами и к июлю 1655 года овладели Могилевом, Гомелем, Минском, большей частью литовских земель.
Но королю и этого показалось недостаточно! Будучи членом семейства Вазы, Ян Казимир на полном серьезе считал себя вправе претендовать на шведский престол – поскольку Карл Х Густав, по его мнению, никаких прав на него не имел. И ладно бы Ян Казимир считал так молча, про себя, просто теша своё самолюбие - нет, он посчитал возможным и необходимым заявить свои права на стокгольмский престол публично, причём – дважды! Естественно, Карл Х Густав объявил Польше войну. Шведская армия под личным командованием монарха вторглась на территорию Речи Посполитой и в скором времени заняла Варшаву…
В общем и целом, к началу шестидесятых годов Польша де-факто была государством-банкротом. Мало того, что от неё отложилась почти вся Украина (в руках поляков оставались считанные крепости в Галиции), мало того, что 20 октября 1655 г. большая группа вельмож и бояр Великого Княжества Литовского под предводительством недавнего «героя» усмирения Украины Януша Радзивилла подписала с Карлом Х Густавом Кедайняйский договор, согласно которому была расторгнута уния с Польшей и заключена со Швецией, а также упразднена власть Яна Казимира в Литве, мало того, что войска Алексея Михайловича дошли до Бреста и Гродно – так заодно рухнула и финансовая система Речи Посполитой. У короля не осталось денег для выплаты войскам, не было денег, чтобы оплачивать поставки оружия, не было денег, чтобы просто кормить свой двор. Более того – в Польше по сию пору ходит грустная легенда о том, что когда Ян Казимир, уходя в Силезию от шведского нашествия, остановился в жалкой корчме на перевале – хозяин корчмы отказался кормить его в долг. На вопрос короля: «Как ты можешь мне не верить на слово, мне, своему королю?» хозяин корчмы обвел рукой свое хозяйство и ответил: «Я хозяин своего постоялого двора, и мне есть что, при нужде, заложить, чтобы не умереть с голоду. Что можешь заложить ТЫ?». Король не нашелся, что ответить, и, несолоно хлебавши, покинул негостеприимную корчму.
Понятно, что это байка – но она опиралась на реальную ситуацию: казна Речи Посполитой к 1658 году была ПУСТА…
Нет, в принципе государство не было таким уж безнадежным нищим – оно всё же получало доходы, ежегодно порядка двенадцати миллионов злотых (от королевских поместий, от соляных копей Велички, торговые пошлины и так далее; в мирное время этих денег в принципе хватало, чтобы более-менее сводить концы с концами. Но бушующая десять лет война превращала эти доходы в миф! Только литовскому войску король в 1657 году был должен четыре миллиона злотых, ещё столько же – наёмным немецким рейтарам, составлявшим большинство в войске Стефана Чарнецкого, десять миллионов нужно было выплатить курфюрсту Бранденбурга Фридриху Вильгельму, который именно за эту сумму предал своего шведского союзника и в 1657 г. подписал с польским королем Велавско-Быдгощский трактат, по которому последний отказался от суверенных прав на Прусское княжество в обмен на выход Бранденбурга из антипольской коалиции. И если курфюрст мог и подождать, то литовская армия требовала заплатить НЕМЕДЛЕННО!
Королевские министры финансов всячески пытались извернуться в этой ситуации – главным образом, понижая качество серебряной монеты, чеканенной королевскими менницами. В 1656 г. было понижено качество орта (монеты в двенадцать грошей) и шестигрошовика, в 1657 — вновь орта, в 1658 — тройного гроша, полуторагрошовика и гроша. Эти меры лишь на время приносили финансам кажущееся облегчение, а затем еще более усугубляли плачевность их состояния – рынок тут же определял реальный курс этих монет к НАСТОЯЩИМ деньгам.
И вот тут на приём к Яну Казимиру прибыл человек, который, по его словам, без особого труда и напряжения сил готов был решить ВСЕ проблемы польских финансов.
Этим человеком был Тит Ливий Боратини.
Часть 3. Явление «спасителя» польских финансов
Финансовая система Речи Посполитой к началу правления Яна Казимира основывалась на серебряных монетах разного достоинства (полугроше, гроше, полтораке, двугроше, трояке, шостаке и орте - стоимостью в восемнадцать грошей) и биллоновом солиде – коих в гроше было три. Изредка встречались талеры (большая монета весом почти в двадцать девять грамм серебра), ходило и золотишко (польские и итальянские дукаты (они же цехины, они же флорины), английские нобли («корабельники»)) – но, как правило, в небольших объёмах. Также в обращении были монеты практически всех европейских государств – базарные менялы с лёгкостью меняли любые деньги на любые. Вот только проблема была в том, что собственно денег в Речи Посполитой с каждым годом правления Яна Казимира становилось все меньше и меньше – непрерывная война на всех фронтах (с редкими замирениями) исправно вычищала королевскую казну получше любого бандитского налета..
Кстати, грош в те времена был вовсе не никчемной плёвой денежкой – изначально это была серьезная монета весом почти в четыре грамма («пражский грош») серебра и изрядной покупательной способностью. К середине XVI века он, правда, серьезно полегчал (литовский грош – до 2.54 грамма, польский – до двух), а ко временам Яна Казимира «сдулся» до одного грамма - но все равно оставался монетой серебряной.
Но это так, к слову.
В начале 1658 года явившийся пред светлые очи короля Тит Ливий Боратини, итальянец, объявивший себя финансовым гением, сделал польскому монарху предложение, от которого тот не смог отказаться. Суть его была в следующем: Боратини предложил Яну Казимиру плюнуть на серебряный стандарт разменной монеты – и чеканить её из меди. Правда, опыт чеканки медного солида (шелега) у польских менниц уже был – но эмитировали они полноценную монету весом в 2.6 грамма, что при тогдашней цене на медь (15 грошей серебром за фунт) и при том курсе, что сложился на рынке (четыре медных шелега за серебряный грош) практически никакой прибыли казне (кроме обычного сеньоража) не давало. Боратини же предложил чеканить монету вдвое меньшего веса (примерно в 1.346 грамма) и выдавать её кредиторам, исходя из высочайше одобренного курса (три «новых» шелега за серебряный грош) – что, по его расчетам, в течении полугода решило бы все проблемы польской казны.
Король, надо отдать ему должное, выписал Боратини лицензию на это мошенничество не тотчас – несколько дней он взял на «подумать». Но, в конце концов – где наша не пропадала! – разрешил Боратини сей рискованный эксперимент и сдал ему в аренду краковский монетный двор – ибо уж больно привлекательно выглядела идея создать сто пятьдесят миллионов злотых из воздуха…
Итальянец решил действовать с размахом. То, что Сейм из осторожности ограничил объём эмиссии сомнительного шелега в двести сорок миллионов штук – ничуть его не смущало. Он прекрасно понимал, что «его солид» только тогда всерьез поможет казне, когда станет монополистом в секторе мелкой разменной монеты, вытеснив из него всякий биллоновый хлам. Поэтому Боратини, кроме краковского, подключил к чеканке монеты своего имени монетные дворы и в Вильно, и в Бресте; всего, по самым скромным подсчетам, за восемь лет было выпущено около МИЛЛИАРДА медных шелегов!
Ян Казимир наконец-то получил возможность получать деньги из воздуха – чем незамедлительно и воспользовался; на «боратинки» пошёл расчет за продовольствие и оружие для войска, «боратинками» были выплачены почти все внутренние долги, ими же король платил компенсации за разоренные в результате войны фольварки – дело пошло!
Медный шелег немедленно после своего появления начал падать в цене – впрочем, ничего другого Тит Ливий Боратини и не предполагал, более того, он изначально закладывал инфляционные риски в свои расчеты (что, кстати, помогло ему отмазаться от наезда Сейма в 1670 году, когда «фокусы» ушлого итальянца переполнили чашу терпения «отцов Польши»). Но, даже котируясь на рынках значительно ниже своего озвученного номинала, шелег все равно стоил ГОРАЗДО ДЕШЕВЛЕ – и именно благодаря этому проект Боратини работал в Речи Посполитой десять лет.
Боратини покупал фунт меди за 15 серебряных грошей. Из этого фунта он чеканил 300 монет по одному шелегу; из этих трехсот монет 177 шли в казну (и выпускались в обращение по номиналу, то есть Ян Казимир выплачивал своим кредиторам 59 грошей). Которые уже на рынках превращались в 19-20 грошей при самых скверных для Польши раскладах.
НО ВЕДЬ ОБОШЛИСЬ ТО ОНИ КАЗНЕ РЕАЛЬНО В ПЯТНАДЦАТЬ ГРОШЕЙ!
То есть сеньораж (доход от чеканки, идущий в казну) в самом безнадежном случае (если бы «боратинки» принимали бы по их рыночному курсу сразу же по выходе из монетного двора) всё равно составлял бы никак не менее тридцати процентов (тогда как обычно ограничивался пятью) – каковые тридцать процентов дохода от чеканки «боратинок» и позволяли Яну Казимиру более-менее успешно сражаться и с казаками, и со шведами, и с русскими, и с собственными магнатами, вдруг решившими сменить суверена. Ибо в те времена ни о какой мобилизации военнообязанных речи никогда не шло, солдат на войну нанимали, как нанимали рабочих на постройку костела; и если у тебя не было золотого запаса – то какой же ты в этом случае, к чертям собачьим, атаман?
Ян Казимир с 1660 года атаманом БЫЛ – ибо у него был золотой запас. Золотой запас же Яну Казимиру создал Боратини, и именно благодаря ему Польша в 1654-1668 годах осталась суверенным государством – хотя и лишилась Пруссии, Левобережной Украины с Киевом и ещё кое-чего по мелочам. И спас Речь Посполитую не Стефан Чарнецкий, не Ян Казимир, не Иеремия Вишневецкий – спас её международный мошенник и авантюрист, учёный и философ, Тит Ливий Боратини, который имеет право лежать в Катедре на Вавеле ничуть не меньше, чем все польские короли!
Часть 4. Достигла ли цели эмиссия «боратинок»?
Итак, в чём же был ключевой смысл эмиссии столь неполноценных денег? И почему, если «боратинки» были столь вредной, по мнению Сената, монетой, они, тем не менее, сохранились в обороте и через пятьдесят лет после завершения их чеканки?
Шелеги Тита Ливия Боратини были КРЕДИТНЫМИ деньгами – причём кредит этот был внутренним, и выдавали его королю все, без изъятья, его подданные. И поэтому эмиссия «боратинок» была столь гигантской – ибо каждая тысяча шелегов, пущенная в оборот, давала возможность королю бесплатно получить товаров и услуг минимум на пятьдесят, а максимум – на полтораста серебряных грошей. Это было Эльдорадо!
Сам Тит Ливий, надо сказать, тоже был не дурак нажиться на своей афере – из каждых трехсот солидов, чеканенных из одного фунта меди, на производственные расходы, жалованье монетчикам и в доход лично господина Боратини шло 84 шелега. Учитывая, что обычной практикой в то время было делить эту сумму в пропорции 1:1:1, то можно подсчитать, что, отчеканив миллиард шелегов, ушлый итальянец заработал на своей идее никак не менее ста пятидесяти тысяч талеров – по тем временам, гигантская сумма!
Шелег Боратини, надо сказать, начал падать в цене совсем не так быстро, как думал его создатель – в 1660 году, через три месяца после начала его чеканки, за семь злотых «боратинками» (то есть за 630 «новых» шелегов) можно было получить один дукат, который в пересчете на серебро стоил 180 грошей (или 540 биллоновых солидов Владислава IV) – как видим, рынок далеко не сразу загнал «боратинку» в разряд ничего не стоящей мелочи. В 1662 году доплата за товары при расчете « шележной монетой» – боратинками – составила 15%, через 3 года – 30%, а в 1677 году Сейм установил окончательную стоимость неполновесных солидов – доплата составила 70%.
Необходимо отметить, что успешный опыт Тита Ливия попытался скопировать немец Андрей Тымф – предложивший полякам выпустить в обращение монету в один злотый (который тогда был счетной единицей, равной тридцати грошам, и в «натуре» не существовавший), но с изрядно пониженным содержанием серебра. Предложение немца Сейм одобрил – отцам нации этот путь показался более достойным, чем многомиллионная чеканка бросового шелега – но никаких особых доходов чеканка злотувки не принесла. Злотувка Тымфа (получившая, кстати, его имя в качестве личного) являлась, по сути, такой же кредитной монетой, как и шелег Боратини, так как реальная её стоимость составляла только 40 % от номинальной, но, поскольку она чеканилась из серебра и представляла собою весьма серьезный номинал, то практически мгновенно обрела свою рыночную стоимость (в Пруссии её принимали наравне с ортом, то есть ценили в восемнадцать грошей). Ничего удивительного в этом не было - злотувка чеканилась из расчета 30 штук из краковской гривны и весила 6,729 г, но содержала только 3,364 г серебра, то есть по весу серебра равнялась 12 грошам. Сеньораж «тымфа» составлял всего 7-8 процентов, и злотувка и близко не могла сравниваться по доходности с шелегом Боратини. И хотя легенда на её аверсе гласила «DAT PRETIVM SERVATA SALVS POTIORQ METALLO EST» («Желание спасения Отечества превышает цену металла»), рынок этому отчаянному призыву не внял. Более того, изображенная на монете монограмма короля Яна Казимира «ICR» («Ioanes Casimirus Rex») ушлые поляки расшифровали, как «Initum Calamitatis Regni» — «Начало гибели государства».
На самом деле, ни шелег, ни тымф никакой гибелью государству польскому не грозили – это были нормальные кредитные монеты, ввиду своей низкопробности склонные к обесценению; но они вполне годились на ту роль, для которой предназначались, и, если бы Польша вышла из кризиса середины XVII века победителем – вполне может быть, этим монетам были бы построены памятники, ибо именно благодаря чеканке этих «подлых» денег польское государство смогло функционировать.
Увы, Польша после Яна Казимира вошла в крутое пике, и даже подвиги гусаров Яна Собесского у врат Вены не смогли удержать её от дальнейшего падения. Ничего удивительного в этом нет – учитывая, что с 1652 в сейме на практике начал применяться принцип liberum veto, когда для срыва принятия решения достаточно было одного голоса. В историю вошло имя шляхтича В.Сицинского, который, не согласившись с предложением продлить заседания сейма, демонстративно покинул зал – и именно этому человеку Польша должна быть «благодарна» за то, что на следующие сто лет её Сейм превратился, по сути, в пустую говорильню.
Но не только в «либерум вето» был тот стопор, который наглухо заблокировал развитие Польши. Не меньшая вина в этом лежит и на польской шляхте – не желавшей считаться с реалиями и пребывающей в сладких грезах о своём величии. Ведь даже с украинским мятежом Польша могла решить вопрос – несмотря на то, что в январе 1654 года в Переяславе казацкая рада одобрила переход в московское подданство!
Как? Проявив политическую волю!
Как известно, 16 сентября 1658 года в городе Гадяче гетман Иван Выговский подписал соглашение с польским правительством, известное под названием Гадячский договор, который предусматривал перестроение польско-литовского государства в федерацию Короны Польской, Великого княжества Литовского и Великого княжества Русского (земель Киевского, Брацлавского, Волынского, Подольского и Черниговского воеводств и Галиции). Княжество Русское имело право на собственную казну, монетный двор в Киеве, судебный трибунал, шестидесятитысячное войско реестровых казаков и десятитысячную наемную армию. Украинское население имело право избирать должностных лиц, причем планировалось, что на Брацлавщине, Киевщине и Черниговщине сенаторами избирались бы только православные шляхтичи, которые происходили из этих земель и владели здесь имениями. Православные получали те же права, что и католики, а митрополит Киевский и пять епископов получали места в Сенате, при этом церковная уния упразднялась.
В тогдашних условиях – вполне себе реальный выход из ситуации (напомню, что альтернативой Гадячскому договору, который, худо-бедно, но сохранял Юго-Восточные земли Польши в составе Короны, был полный и окончательный Левобережья и Киева к Москве).
И что? И НИЧЕГО!
Варшавский сейм, НЕ СОГЛАСИЛСЯ с условиями этого договора и урезал права предполагаемого Русского княжества до уровня Зборовского договора 1649 год – иными словами, польская шляхта отказалась признать украинцев равными с собой людьми.
Посему ничего удивительного не было в том, что в сентябре 1659 года, через год после Гадяча, под городком Германивкой на Киевщине собралась казачья Чорная рада. Против Выговского было выдвинуто беспроигрышное обвинение: «гетман продал Украину ляхам», и Гадячский договор успешно почил в бозе. Левобережная Украина и Киев (по Андрусовскому перемирию 1667 года) окончательно ушла под Москву…
В 1668 году Ян-Казимир, устав бороться против внешних и внутренних врагов, отрекся от престола. Но перед тем, как навсегда покинуть Польшу, он произнес перед сеймом пророческие слова: «Придет время, и Московия захватит Литву, Бранденбургия овладеет Пруссией и Познанью, Австрии достанется вся Краковия, если вы, панство посполитое, не перестанете посвящать время межусобной брани. Каждое из этих трех государств пожелает непременно видеть Польшу, разделенную между ними, и вряд ли сыщется охотник, чтобы владеть ею полностью…»
Коментарі
Дописати коментар