Два источника и две составные части корейского национализма (часть 2)
Много нового происходит, но как-то ничего в ЖЖ не пишется. Ну ладно, всё проходит, в том числе и страсть к блогописательству. Однако решил я выложить свою старую статью - сильно её переработав. Статья эта о корейском национализме, написана она была ещё в 2002 г. и довольно часто цитировалась, но сейчас я её несколько расширил и исправил - благо, Интернет-технологии позволяют это делать достаточно легко. Так что - читайте. Там и раньше было много букофф, а сейчас стало ещё больше, так что не влазит в установленный ЖЖ максимальный размер поста, и поэтому делится на две части.
Итак, часть 2 Начало статьи 4. ЛИЦО ВРАГА Корейский национализм интересен тем, что он достаточно чётко направлен против одной страны - Японии, ближайшей соседки Кореи. Вызвано это тремя обстоятельствами. Во-первых, японский колониальный режим был, скажем прямо, одним из самых жестоких во всей истории прошлого столетия. Хотя многие из рассказов о его преступлениях и являются пропагандистскими страшилками, японцы совершили немало вполне реальных преступлений. Вдобавок, они не скрывали своего презрения к корейцам, которых в большинстве своём воспринимали как в худшем случае как "унтерменшей", людей низшего сорта, а в лучшем - как объект ассимиляции, "недояпонцев". Во-вторых, корейский национализм формировался в кругах эмигрантской антиколониальной (то есть антияпонской) интеллигенции. Для деятелей шанхайского правительства в изгнании именно Япония была главным врагом, и поэтому разработанная ими идеология и мифология, весь националистический нарратив, был направлен на посрамление и разоблачение надменного восточного соседа. Во-третьих, в послевоенной Корее выбор Японии на роль «врага №1» был, бесспорно, логичен и с точки зрения политической прагматики. «Врагом №1» не могли стать США - главный спонсор нового режима. На эту роль не годилась и Россия-СССР, отношений с которой у Кореи на протяжении бОльшей части ее истории попросту не было. Не подходил и Китай, в котором у власти стоял (относительно) дружественный гоминьдан. Вдобавок, Китай был тогда слишком слаб и, значит, не мог восприниматься как сила, против которой была бы возможна и необходима национальная мобилизация. Сотни томов можно заполнить теми обвинениями, которые выдвигают корейские националисты против своих восточных соседей. Некоторые из этих обвинений вполне обоснованы, некоторые - фальсифицированы, некоторые - просто комичны. Ограничусь здесь лишь несколькими примерами - случайными, но, надеюсь, характерными. Читаю неплохую научную статью о социальной истории медицинского обслуживания в Корее. Автор начинает её с традиционных антияпонских инвектив, без которых не может обойтись сейчас ни один корейский историк. Он утверждает, что «состояние здоровья корейцев в период японского колониального управления было очень плохим, средняя продолжительность жизни составляла 22,6 лет для мужчин и 24,6 лет для женщин». Человек, знакомый с корейской исторической демографией, не может не улыбнуться, прочтя этот пассаж. Дело в том, что эти цифры относятся к 1910 г., то есть году установления японского колониального режима. Понятно, что цифры эти в действительности отражают ситуацию, существовавшую в независимой, доколониальной Корее. Кстати, когда японцы покидали Корею, продолжительность жизни была другой - 43 года у мужчин, 44 года у женщин. За 35 лет колониального рабства средняя продолжительность жизни выросла почти в два раза (главным образом, за счет внедрения водопровода, канализации и проведения простейших гигиенических мероприятий). Даже, казалось бы, политически нейтральные действия японской администрации неприменно интерпретируются как проявление зловещих планов. Так, в краеведческой книге по истории колониального Сеула, глава о Сеульском вокзале озаглавлена «Сеульский вокзал - точка отсчёта для [японской] агрессии на континенте». В другой - весьма интересной - книге по истории сеульской архитектуры раздел, посвящённый зданиям тридцатых годов, назван ещё красноречивее: «Банки и универмаги - плацдарм экономического ограбления»! Впрочем, сеульскому вокзалу еще повезло - возможно, потому, что большинство справочников утверждает, что вокзал построили по немецкому проекту (вообще-то, проект был японским). В последнее десятилетие в Корее идет кампания по уничтожению японского архитектурного наследия. Здания, которые были построены в 1910-1945 гг. (по определению, японскими архитекторами) сносятся во имя « Автор этих строк является членом редколлегии «Сеульского вестника» - ежемесячного издания, которое выходит в Сеуле с 1997 г. (и, вопреки всем законам экономики, не разоряется). В 2001 г. наше скромное издание вызвало неудовольствие южнокорейского МИДа, с сотрудниками которого пришлось объясняться довольно долго. Что обидело дипломатов? По недосмотру корректора на карте, помещенной в одном из номеров газеты, водная гладь к востоку от Корейского полуострова была названа так, как ее именуют на российских (и иных некорейских) картах - Японским морем. Однако корейское правительство уже давно ведет активную кампанию за возвращение морю исторически правильное название. Полагаю, что читатели уже догадались: таким названием должно стать «Восточно-корейское море». Южная Корея сейчас отказывается принимать участие в международных конференциях, если в их названии фигурирует «неправильное» наименование этого водоема. Южнокорейские газеты всех направлений уделяют огромное влияние перипетиям этой борьбы (комизма которой, кажется, не замечает никто) Достается и японской культуре. Вот, например, что пишет популярный в Корее поэт Ким Чи-ха: «В основе японской культуры лежит смерть и разрушение жизни. Другая сторона японской культуры - ее сентиментальность. Сентиментальность, символом которой является восхищение цветущей сакурой - это лишь другая сторона насилия. Нигилизм, аморальность, болезненная сексуальность - все это лишь разрушение жизни». Реальные и вымышленные недостатки японской и американской культур противопоставляются культуре корейской. Самих корейцев националисты считают - конечно же! - «мирными», «простыми», «наивными», «эмоциональными», «отзывчивыми». Именно в этом - сила корейцев, но в этом же и их слабость: ведь коварные и рассчетливые японцы, американцы, русские и прочие иностранцы так ловко пользуются врожденной корейской наивностью и добросердечием. До недавнего времени в Корее действовали официальные запреты на распространение японской массовой культуры, которые были существенно ослаблены только в последние годы. Прокат японских фильмов в корейских кинотеатрах был официально запрещен. Нельзя было продавать в Корее японские комиксы, а корейским радиостанциям запрещалось транслировать японскую поп-музыку (впрочем, это не мешало корейским композиторам активно копировать японские мелодии). В самом престижном университете страны - Сеульском Государственном - не было кафедры японского языка, которую там не открывали по принципиальным соображениям. Активно нападая на «американский империализм», левые тоже не забывают о японской (точнее, антияпонской) тематике. Отчасти это вызвано традициями, а отчасти - политическими расчетами. Дело в том, что в 1945-1950 гг. оба корейских режима столкнулись с острейшей нехваткой кадров. Количество образованных корейцев было тогда ничтожным - в 30-миллионной стране только 4-5 тысяч человек имели высшее образование. В Северной Корее проблему отчасти решили за счет «импорта» образованных корейцев из СССР и Китая. В Южной Корее такое решение было невозможным, ведь в США в те времена почти не было образованных корейцев. В этих условиях Ли Сын Ман стал активно брать на службу коллаборационистов, то есть тех корейцев, которые до этого работали в японских колониальных учреждениях (всё это сопровождалось активной антияпонской риторикой). Бывшие японские капитаны и майоры становились корейскими генералами, а бывшие чиновники колониальных канцелярий переходили - с существенным повышением - в министерские канцелярии нового правительства. Речь, конечно, шла только об этнических корейцах. Никто, разумеется, не трогал и крупных капиталистов - при том, что все заметные состояния в колониальной Корее были сделаны под покровительством японской администрации. Подобная политика привела к тому, что многие заметные фигуры в корейском истэблишменте 1950-1980 гг. были экс-коллаборационистами (или могли быть объявлены таковыми: «коллабрационизм» - явление расплывчатое). Это, конечно, не мешало им произносить положенные антияпонские инвективы, но левая оппозиция всегда могла напомнить, например, что президент Пак Чжон Хи начинал свою карьеру как младший офицер в японской императорской армии. Однако основной мишенью корейских левых националистов стали американцы. Антиамериканские инвективы - явление новое. До начала восьмидесятых антиамериканизм в Корее практически отстствовал: почти все политические группы и общественные слои были искренне благодарны за поддержку, которую США оказали Корее во время войны и в период послевоенного восстановления. Однако к началу восьмидсятых годов в жизнь вошло поколение, которое не помнило Корейской войны и не ело американской гуманиатрной тушёнки. С другой стороны, для него было очевидно, что в их стране существует диктатура, и что за спиной этой диктатуры стоят США (о вкладе диктатуры в экономическое развитие страны эти молодые интеллигенты либо не задумывались вовсе, либо его отрицали). В своих антиамериканских публикациях левые националисты широко используют марксистскую и неомарксистскую терминологию. Америка критикуется не столько потому, что американцам свойственны какие-то врожденные пороки, сколько потому, что она является «империалистической» и «неоколониальной» державой. Разумеется, достаётся и американскому образу жизни со всеми его стандартными атрибутами. Вот, например, как описывает кока-колу Мин Пён-ран - один из ведущих лево-националистических литераторов: Ее имя застревает на кончике языка, Ее цвет отвратителен как цвет канализационные стоки. Американская кока-кола в западной бутылке! […] Америка легко льется в горло И исчезает во тьме кишечника Оставляя только горький привкус на языке Оставляя только пену в желудке. До недавнего времени левый национализм оставался идеологией кампусов, и его влияние на массы было не так уж и велико. Основная масса корейского среднего класса - клерки, чиновники, младшие менеджеры, квалифицированные рабочие - оставались глухи к тирадам левых идеологов. Однако сдвиги в отношении к внешнему миру - налицо. В 1995 г., например, 72,2% корейцев старше 50 лет сочли, что «дружественным государством» для Южной Кореи являются США. Однако среди 20 и 30-летних корейцев такой Америку дружественным государством считали только 33,3%. Большинство молодых на вопрос о «дружественных государствах» дали тогда ответ, который мог бы порадовать любого националиста - «у Кореи нет дружественных государств» (такой ответ выбрало 45,8% двадцатилетних). Во многом корни таких изменений понятны. Во-первых, взрыв элитарного национализма и антиамериканизма не прошел бесследно. Былым активистам студенческого движения сейчас около сорока. Многие из них стали профессорами и журналистами (в бизнесе их, само собой, поменьше) и активно воспитывают студенческую молодежь в своем духе. Во-вторых, экономический рост и созданное им процветание делает новые поколения куда более уверенными в своих силах. Им уже не нужно прятаться за спину Большого Брата, они считают, что вполне могут постоять за себя, а американское присутствие воспринимают как ненужное и раздражающее. *** Впрочем, нынешнее богатство страны заметно смягчает остроту политических и национальных вопросов. Кроме того, корейцы все больше ездят по планете, все активнее общаются с иностранцами. Относится это далеко не к одной элите - при нынешних южнокорейских зарплатах даже семья квалифицированного рабочего вполне может отправить сына поучиться за границу. Так что корейский национализм никогда не переходит в вульгарный мордобой в стиле европейских и российских скинхедов, готовых бить всех с нетипичной для данной местности формой носа. Он остается, в первую очередь, интеллектуальным течением - пусть и весьма мощным. |
Коментарі
Дописати коментар